Новая русская литература. Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

НОВАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

[ 1 2 3 4 5 6 7 ... 96 ]

могла работать, то была нужна, а как стала старая и больная, теперь никому до меня нет дела. Какой тут еще смысл? Жизнь, словно сон прошла, будто и не жила вовсе. Уж помирать скоро, а вспомнить нечего.

-- А смерти не боитесь?

-- А чего ее бояться? Чему быть того не миновать. Все там будем.

-- Ну, а в жизнь после смерти верите?

-- Это в загробную, что ли? Нет, не верю. А может быть, и есть она. Только зачем все это? Для чего? Нет, не верю, -- словно отчаявшись, устало произнесла собеседница, вытирая остатки слез.

"Как я устал. Невыносимо устал. Как хочется отдохнуть, побыть наедине с собой".

Он уже думал о том, как поскорее уйти, и, стараясь закончить разговор, сказал:

-- Красивые у вас сосны. Словно живые. Как приятно, наверно, в таком соседстве жить. И город ваш мне очень нравится. Я бы даже не прочь погостить здесь.

-- А я уже двадцать шесть лет тут прожила, -- не без гордости произнесла женщина, и в ее выцветших глазах промелькнули искорки радости. -- Сосны действительно красивые. Мы когда приехали сюда жить, то первым делом постарались сохранить деревья. Эти сосны выросли у меня на глазах.

Женщина встала, и с трудом передвигаясь на костылях, подошла к раскрытому окну.

-- Вот и гости мои пожаловали, -- выглянув в окно, сказала она. -- Пришли уже. Пора, пора. Леночка, достань из холодильника колбаски.

Он тоже подошел к окну и с высоты второго этажа увидел нескольких кошек, которые, подняв мордочки, неотрывно смотрели на хозяйку квартиры.

-- Вот кормим их, -- сказала женщина и стала разламывать колбасу на мелкие кусочки.

-- А что это за кошки?

-- Бездомные. Кто-кто решил избавиться, вот и выбросил. Видно, невмоготу стало держать, ведь детей кормить тепереча нечем. Вот мы и подкармливаем. Не обрекать же их на голодную смерть. Жалко, живые ведь. Как-никак божья тварь.

"Говорит, что пенсии не хватает, а бездомных кошек кормит колбасой. Лучше бы внучке шоколадку купила, -- подумал он с осуждением. -- Хотя кто же их покормит?"

От этого неожиданного вопроса, обращенного к самому себе, в душе его что-то всколыхнулось.

-- Все считают меня идиоткой, а я, наверно, такая и есть, раз кормлю бездомных кошек, да при этом еще от себя отрываю.

-- Жалко кисок. Выбрасывают, а ведь приручили, значит, в ответе за них. Вот бы их самих так.

Тут он вдруг вспомнил кота Ваську, которого отец еще слепым котенком принес домой, вытащив из-под колес затормозившего автомобиля. Отец любил Ваську, как никого в семье, быть может, потому, что ни от кого не получал взаимной любви, и очень сильно переживал, когда его любимца пришлось усыпить.

Он вспомнил глаза обреченного кота, когда вез того на усыпление, и возникло чувство, будто смерть Васьки на его совести. Уже после он стал относиться к кошкам с большей симпатией, и часто, казалось, даже понимал их.

Когда он собрался уходить и направился к двери, его вдруг остановил вопрос девочки:

-- Дяденька, а вы сами-то в Бога верите?

В устах ребенка этот вопрос прозвучал по-детски бесхитростно.

-- Я?

От неожиданности он растерялся, но, немного подумав, нерешительно ответил:

-- Верю.

И как только произнес это слово, так показалось ему, что не только он сам, но и девочка почувствовала неискренность ответа; в голосе больше сомнений, чем собственно веры.

-- А смысл жизни, по-вашему, в чем? -- не отставала внучка.

Это было уже слишком. Он привык задавать вопросы другим, но не ожидал, что придется отвечать самому.

-- Вот я сейчас уйду, а ты подумай.

И обращаясь к хозяйке, которая, ковыляя на костылях, вышла его провожать, сказал:

-- Спасибо за помощь. Всего вам доброго. До свидания.

-- Вам также всего хорошего.

Когда дверь закрылась, он испытал чувство облегчения. Но, спускаясь по лестнице, неожиданно ощутил раздражение. Попытался понять, почему оно возникло, -- вроде бы обычное интервью, ничем не примечательная квартира. Однако что-то нарушило его покой, лишив привычного оптимизма.

Выйдя на улицу и вздохнув полной грудью, он почувствовал, как уверенность в себе возвращается. Все шло хорошо. Оставалось взять еще несколько интервью -- и работа будет закончена. За нее он получит приличное вознаграждение и через несколько дней улетит отдыхать к теплому морю. Билеты уже куплены. При мысли о бирюзовой волне и ласковом южном солнце он испытал приятное волнение. Но вдруг, словно заноза, что-то вновь неприятно напомнило о себе. Это была мысль о бедной больной женщине, которая так и не поняла, в чем смысл прожитой жизни, и не знает, верить в бога или нет.

И хотя по роду деятельности ему часто приходилось сталкиваться и беседовать с инвалидами, однако он так и не смог привыкнуть к виду чужого страдания, всегда испытывая чувство неловкости и необъяснимой вины. Возможно, потому что сам был здоров, молод и дела у него шли успешно. Совесть свою он успокаивал тем, что помогал инвалидам и нуждающимся, изредка подавая им милостыню, хотя в глубине души не переставал чувствовать себя неизмеримо далеким от нужд и страданий этих людей. При этом он честно признавался себе в том, что ему по-настоящему никогда их не понять.

Летний день клонился к вечеру. Теплый воздух, наполненный ароматом многочисленных сосен, пьянил, и постепенно неприятные мысли об инвалиде, ни от кого уже не ждущей помощи, исчезли. Оптимизм молодости, вера в свои силы и успех окрыляли. Он бодро шагал вперед, весело напевая модную песенку. Дом, где жила старая больная женщина, скрылся за поворотом, и вскоре о неприятной беседе ничто не напоминало. Впереди ждал отдых и нежные ласковые волны теплого моря, а потому настроение у него было отличное.

И хотя внешне он был весел и бодр, однако в глубине души последняя встреча разбудила уже давно беспокоящие его мысли и сомнения в правильности той жизни, которую он вел. Со стороны все казалось благополучным, многие даже считали его счастливым человеком. В свои тридцать три года он пользовался определенной известностью, печатал статьи в газетах, выступал по радио и телевидению, писал диссертацию, имел более сорока научных работ, некоторые из которых даже были переведены за рубежом. Правда, с женой были конфликты, но он объяснял это исключительно особенностями характера своей супруги. Он любил свою работу, находя упоение в многочисленных каждодневных делах. И хотя иногда его посещали мысли о бесцельности существования и пустоте проживаемых дней, ему всегда удавалось успешно справлялся с этими казавшимися мимолетными настроениями. Вечерами он составлял план на следующий день, и с раннего утра крутясь как белка в колесе, старался полностью его выполнить, каждый раз придумывая все больше дел, чтобы не было времени задумываться о смысле проживаемых дней. Жизнь казалась успешной, а потому не требовала ответа на вопрос о своей цели. Но иногда, вечерами, после просмотра ночных теленовостей, уже укладываясь спать, когда он спрашивал себя, все ли из запланированного сделано, его вдруг посещала мысль, которая потом долго не давала уснуть. Ему начинало казаться, что все, чем был наполнен день, была лишь никчемная суета и бегство от самого себя. Долго ворочаясь и безуспешно пытаясь заснуть, он так и не мог избавиться от беспокоящей, словно зубная боль, надоедливой мысли. Его мучило ощущение, будто живет он чужой жизнью, и, пытаясь добиться успеха, всего лишь следует проторенной другими дорогой. Он гнал от себя эти мысли, желая поскорее вновь окунуться в бесконечную череду дел и звонков, выступлений и встреч. Однако забыться не удавалось. Когда же сознание ложности выбранного пути, чуждости пройденного и ненужности достигнутого становилось невыносимым, он вставал, выпивал снотворное и забывался под тяжким прессом продолжающих мучить сновидений. Бежать было некуда, и всю ночь его неотступно преследовали кошмары. Наутро он просыпался будто с похмелья, и сразу же окунался с головой в спасительную череду заранее спланированных дел. Так он жил, растворяя в повседневной суете продолжающие его мучить сомнения и находя оправдание такому существованию в необходимости работать по двенадцать часов в сутки, чтобы заработать деньги для семьи. Когда же в глубине души раздавался голос, говорящий, что живешь ты не так и должен жить иначе, он заглушал его или делами по дому, или пьянящим весельем. Голос стихал, и на смену ему приходила безудержная тоска, а ощущение самообмана еще долго не проходило. Быть может, этот самообман и была вся его жизнь? Думать об этом он не любил, поскольку не находил ответа, но еще более опасался утратить привычный оптимизм и веру в себя. Так жить было легче. Создавать же проблемы, которых было невпроворот, и росли они как снежный ком, он считал занятием глупым и недостойным умного человека.

"Ну да ладно. Все отлично. Все хорошо", -- повторил он вслух несколько раз, следуя заученным правилам аутотренинга и пытаясь таким образом вытеснить беспокоящие мысли приятными образами теплого моря.

Однако как он ни успокаивал себя, что-то мешало вернуться прежней уверенности. Сколько он ни спрашивал, что бы это могло быть, ответа не находил. А тут еще эта девчонка... Если бы вопрос о смысле жизни ему задал профессор философии, то, возможно, и стоило подумать. Но ведь девочка просто как попугай повторила его же собственные слова. А раз так, то не стоит и думать о том, чтобы искать ответ на вопрос, зачем он живет и в чем видит смысл своей жизни. А уж о вере в Бога ей и подавно знать еще рано.

С этими мыслями он подошел к дороге, и раздумывая, куда пойти, продолжал стоять на тротуаре. На противоположной стороне проезжей части остановился рейсовый автобус.

"Все хорошо, все нормально", -- успокаивал он себя, и это отчасти помогало.

Да и кто из нас ищет встречи с врачом, пока боль лишь изредка напоминает о нездоровье, и успокоить ее можно таблеткой анальгина? А если вовсе прекращается, то стоит ли создавать дополнительные проблемы с лечением, когда дел и так выше головы. А вдруг окажется что-то серьезное и придется терпеть еще большую муку? Нет, как правило, к врачу мы идем лишь когда терпеть больше нет сил, для того чтобы нас избавили от невыносимого страдания.

"Все нормально, все хорошо", -- повторял он про себя.

"Нет, не все хорошо", -- слышал в себе голос.

"Ты совсем не так живешь", -- настигал другой голос.

"Ну почему ты живешь не так, как хочешь?" -- говорил третий.

"И зачем обманываешь себя?" -- перебивал четвертый.

"Ведь ничто и никто, кроме тебя самого, не мешает жить своей подлинной жизнью!", -- кричали голоса все вместе.

И это была правда. Будучи честным перед самим собой, как ему, во всяком случае, казалось, он, конечно же, не мог не признать справедливости этих упреков, которые доносились из глубины души. Но что можно было поделать? Изменить свою жизнь он не мог. Или не хотел?

Последнее время его не покидало предчувствие, что этот год будет не похож на другие и окажется переломным в судьбе. Он даже хотел, чтобы что-то произошло, потому что не чувствовал в себе сил измениться и начать жить так, как ему хотелось, -- втайне мечтая вернуться к себе, но между тем постоянно убегая от себя. Свернуть с протоптанного другими, наезженного, но чужого и бессмысленного пути было не просто. Он нуждался в поддержке, ожидая чего-то и будучи не в силах вырваться из засасывающего водоворота суеты, чтобы стать наконец самим собой.

"Зачем вообще я живу?" -- неожиданно спросил он себя, и почувствовал, что не может найти ответа. В своей жизни он не видел цели, был не особо разборчив в средствах, да и сам вопрос казался лишенным всякого смысла.

Но смысл был, и трудно было его не почувствовать. Кто-то мягко и ненавязчиво подталкивал к осознанию чего-то важного, что всегда присутствовало тайно, никогда не становясь явным, словно предлагая самому найти разгадку на вопрос, почему и зачем он живет.

Если вопрос "Зачем" требовал ясного и конкретного ответа, который можно и нужно было практически воплотить в жизнь, то вопросу "Почему" трудно было найти рациональное решение, а ответить простым "потому" казалось невозможным. И тем не менее, именно вопрос "Почему" казался более важным, поскольку раздвигал границы его жизни, предполагая ответ, который не имел цели и не нуждался в средствах ее достижения, а потому и не требовал чего-то внешнего -- что не заключено было в самом человеке.

"Да, мне нужен именно ответ на вопрос "Почему". Но он скрыт от меня тайной. Этот вопрос наполняет все мое существо, делает жизнь осмысленной, независимо и помимо меня, в то же время показывая невозможность найти тайне рациональное объяснение. Я могу только ощущать ее через доступный для моего сознания вопрос. Но что есть тайна, мне знать не дано. Для меня важно лишь то, что она присутствует во мне, задавая жизни какой-то недоступный пониманию смысл. А сам вопрос, через который тайна приоткрывается для меня, заставляет задуматься о том, что находится за границами индивидуальной жизни. И если смысл жизни есть, то он лежит за ее пределами, притом, что он везде и постоянно со мной. Тайна не задает смысла моей жизни сама по себе, но присутствует, хотя и не во всем, что составляет мое существование. Этот смысл во мне, а не в том, что является внешним и чуждым для меня. Я родился со смыслом, моя жизнь имела смысл с момента ее зарождения и даже раньше, и большую ее часть я лишь пытался сформулировать сам вопрос, не требующий ответа. Я искал смысл своей жизни во всем, что окружает меня, тогда как Он был во мне".

Пытаясь найти ответ на вопрос, зачем и почему живет человек, почему так, а не иначе, -- привнося эти вопросы в мир и одновременно являясь носителем ответа, -- вдруг осенило: "Ответ на этот вопрос есть Тайна, и суть ее в том, чтобы присутствовать в этой жизни, но не быть познанной. Кто-то подсказывает мне, что на вопрос "Почему" просто невозможно найти ответ, поскольку вопрос этот обращен не к себе. Важно лишь задаваться им, мучиться и искать ответ. Быть может, в этом и состоит Смысл?"

Стоя у дороги и размышляя, он так и не пришел к определенному мнению, каким-то необъяснимым чувством угадывая, что ответ лежит за границами жизни, и что, быть может, только пережив смерть, можно понять, почему и зачем живет человек.

Не зная куда пойти, он решил пересечь дорогу. По привычке посмотрев налево, он увидел два движущихся транспорта, и поскольку расстояние до них было большое, стал быстрым шагом переходить проезжую часть.

Еще не зная, зачем он это делает, после нескольких шагов он решил, что сядет в стоящий на противоположной стороне автобус. Дорога была неширокая, метров пятнадцать, и пересечь ее не составляло труда. Но если бы он только знал...

Легко и свободно, не испытывая ни малейшего чувства опасности, он переходил дорогу быстрым шагом, при этом говоря себе: "Нет, жизнь все-таки прекрасная штука. Я так люблю жизнь".

Двигающаяся слева "волга" никак не могла его задеть.

"Вот сейчас сяду в автобус, и..."

Это было последнее, о чем он успел подумать. Хотя нет. Было еще что-то. Оно промелькнуло в мозгу как тень, прежде чем он потерял сознание, словно кто-то с необъяснимым участием и жалостью успел шепнуть: "Ах, рано ты отвернул голову".

Испугаться он не успел. Мотоциклист неожиданно поехал наперерез и крылом коляски ударил его по ногам. От сильного удара тело подбросило, и по странной траектории вверх ногами он падал, приземляясь на голову.

Мотоциклист остановился и подбежал к пострадавшему. Затормозила и "волга". Водители вышли из машин и помогли перетащить тело на тротуар. Пострадавший был без сознания. Обе ноги его были перебиты. Сквозь брюки сочилась кровь. Мотоциклист поехал за "скорой", автобус тронулся с места, водитель "волги" сел в свою машину и уехал.

Тело в неестественной позе лежало на тротуаре. Время от времени по нему пробегали судороги. Стоявшие рядом люди смотрели и сочувственно кивали головами, полагая, что наступает смерть.

Лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь ветви сосен, под которыми лежал пострадавший, бликами касались его лица. Столпившиеся прохожие удивлялись выражению покоя и необъяснимой радости, а также отрешенности и непостижимого просветления, застывших на лице умирающего. Казалось, человек уже не принадлежал себе: закрытые глаза говорили о недоступности его для суеты, а в складках губ застыло что-то похожее на улыбку.

Подъехала машина "скорой помощи". Врач подошел к лежащему без сознания пострадавшему и нащупал его пульс. После небольшого затишья водитель мотоцикла не выдержал и с дрожью в голосе спросил:

-- Он умирает?

[ 1 2 3 4 5 6 7 ... 96 ]

[ на главную | скачать полный текст | послать свой текст ]