Новая русская литература. Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

НОВАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

[ 1 ... 7 8 9 10 11 ... 96 ]

иномарке предприимчивых ребят-бизнесменов. Но знали бы они, как все это было мне чуждо! Ведь я не мог не понимать, что главное в жизни отнюдь не это. Попытки спорить ни к чему не приводили, -- я только терял друзей, настолько ненормальным казались мои сомнения в абсолютной очевидности ценностей, составляющих жизненный успех. Действительно, трудно было спорить с реальностью многоэтажного особняка или "мерседеса", в котором разъезжали мои приятели. Но я не мог им даже завидовать, поскольку понимал: они не зависти достойны, а сожаления. Пытаясь убедить своих оппонентов в иллюзорности так называемого успеха, я задавал им один и тот же вопрос: неужели они не видят тщетности усилий по обретению душевного комфорта через комфорт материальный? Разве можно путем приобретения вещей достичь душевного равновесия? Ведь богатство чаще всего стоит утраты совести, а за роскошь приходится платить ложью, приспособленчеством и нравственным падением. И разве цель жизни в обретении все большего комфорта? Но они не хотели признать очевидного. Опыт Фауста никого не убеждал!

Ни известность, пришедшая в результате активной общественной деятельности, ни признание научным сообществом результатов проведенных мною исследований, ни выступления по радио и телевидению, ни даже любовь женщин не удовлетворили меня. О деньгах, званиях и должностях даже не стоит и говорить, настолько они не соответствовали масштабу вопроса о цели и смысле существования, -- их лживость и иллюзорность открылась раньше всего. Искушение же тщеславием не только не погубило, но еще более укрепило убеждение, что истинное прячется в тени, поскольку из всего мною сделанного главное так и не было воспринято. Уединение и полная безызвестность казались теперь непременными условиями познания истины. Суета и честолюбивые замысли только мешали, к ним я испытывал отвращение. Даже ребенок -- воплощение всех моих надежд -- не смог стать ответом на вопрос, зачем я живу.

Вынужденный идти методом проб и ошибок, я всегда внимательно прислушивался к тем колебаниям в глубине души, которые возникали каждый раз, когда ошибался, выбирая не свой путь. Но сила общественного мнения и соблазн пойти по указанной и протоптанной другими колее были столь велики, что почти всегда я выбирал этот наиболее легкий, но чужой путь. Там уже были выставлены указатели типа "туда пойдешь -- это найдешь", и тяжесть выбора была невелика. Но следуя по ней, я все время чувствовал, что мне неинтересно и меня не удовлетворяют достигнутые успехи. А самое главное -- я все больше уходил от себя, а шедшие рядом другие путники смотрели на меня как на соперника, которого надо во что бы то ни стало обогнать. И никто из них не видел во мне попутчика, никто не предлагал идти вместе. Для них я был лишь конкурент. Меня многие обгоняли, и уже более молодые, а я все брел, размышляя, куда и зачем иду, правильное ли выбрал направление, и вообще, надо ли идти туда, куда бегут все. И чем дальше уходил, тем больше сомневался, каждый раз все отчетливее ощущая в себе колебания, когда шел в направлении, указанном стрелкой. Меня интересовало, куда ведут другие пути, но я никогда не видел тех, кто бы шел в ином направлении. Все, кого приходилось встречать, кого догонял я или кто обгонял меня, на развилке дорог шли туда, где, как гласил указатель, ждали успех, богатство и почет. И надпись не лгала, я действительно находил успех, признание и уважение. Но почему-то они не радовали. Чем дальше я уходил, тем труднее было оглядываться назад, ведь впереди ждал еще больший успех, всеобщее признание и уважение, а позади остался маленький мальчик с мучительным вопросом в глазах.

Я хотел отдохнуть, жаждал покоя, но обгонявшие меня люди всем своим видом показывали недопустимость отдыха; они были так увлечены гонкой, что уже не могли задуматься над тем, что ждет их на финише. Сам я не мог сойти с дистанции, и, подчиняясь общему азарту, бежал, стремясь получить и получая то, что уже не радовало и было мне не нужно, напоминая лишь об абсурдности и нелепости этой гонки, а также полной бессмысленности того, что ждет в конце пути. Каждый раз, преодолевая ту или иную преграду, я получал вознаграждение -- это был успех в его различных проявлениях, но я не испытывал упоения достигнутым, а только лишь отвращение при одном виде этих стандартных, одинаковых для всех наград, при мысли, что я такой же как все, и полагается мне чуть хуже или чуть лучше, но такое же, как у других, соответствующее общепринятым представлениям простое человеческое счастье. И я должен был быть им доволен. Во всяком случае, именно благодарности ждали от меня те, кто вручал призы.

Я же готов был отказаться от всех этих ненужных мне наград, испытывая отвращение при одном их виде. Но самое главное, успех требовал, как необходимости, лгать, притворяться, играть по совершенно чуждым мне правилам. В душе все более росло беспокойство, но глядя на тех, кто, не задумываясь, лгал и приспосабливался, я должен был верить, что это есть плата за успех и таковы правила игры.

Я бежал вместе со всеми, и никто не мог или не хотел ответить на продолжающий мучить меня вопрос: за чем мы бежим? Большинство предпочитало не задаваться этим бесполезным, с их точки зрения, вопросом, и не тратить времени на размышления перед очередной развилкой дорог. Не задумываясь и без оглядки они бежали в направлении, где, как гласил указатель, ждал "успех". А я все чаще останавливался, размышляя о том, что можно найти, если пойти в противоположном направлении. Как-то я спросил об этом обгоняющего меня человека. Он только смерил меня снисходительным взглядом и сказал: "чего еще раздумывать, куда все бегут, туда и я бегу. Не выпендривайся, будь как все, и тогда все у тебя будет хорошо. А от ненужных мыслей никакого проку, только голова болит".

Однажды я увидел могильный камень и с горькой иронией подумал: "Кто-то не добежал до счастья." Эпитафия на камне гласила:

В душе он жаждал лишь покоя,

Его обрел здесь наконец.

Подумай, у могилы стоя,

Зачем тебе побед венец...

Я долго стоял, перечитывая назидательные слова, пока не начал повторять их наизусть.

"Действительно, зачем мне все это?" -- подумал я, ощутив колебания, которые возникали каждый раз, как только я начинал сомневаться в правильности пути, по которому бежал вместе со всеми. Но на этот раз вибрации были сильнее обычного. Они напоминали неприятные ощущения провалов в воздушные ямы во время полетов на самолете. Постепенно эти волны сомнения и беспокойства полностью вытеснили бездумный азарт погони за призраком жизненного успеха, который владел мною. Я даже присел, настолько мне стало не по себе. Это было похоже на то дискомфортное состояние, когда гуляя в лесу, вдруг понимаешь, что заблудился. Я стал оглядываться, но вокруг не было ни души. Только могила и поучительная эпитафия:

Подумай, у могилы стоя,

Зачем тебе побед венец...

А действительно, зачем? Эта мысль окончательно вывела меня из состояния привычного равновесия. Зачем, зачем, зачем? -- как приступы зубной боли, звучали в мозгу слова. "В душе он жаждал лишь покоя". Но ведь и я, в конечном итоге, тоже хочу прежде всего покоя. Всю жизнь бежим куда-то, не замечая ничего вокруг, жертвуя всем ради успеха, и только на пороге смерти, а хуже, если значительно раньше, осознаем, что жизнь как марафонская дистанция, позади, а впереди ждет смерть. Покой -- вот желанный ориентир всех жизненных устремлений. Только находясь в покое, можно заглянуть в себя и ответить на вопрос, что же я такое и для чего живу? А все эти призы и победы, достающиеся дорогой ценой, приносят одно лишь беспокойство. Я стал плохо спать, постоянно думая о том, что ждет меня за следующим поворотом, как обогнать конкурента и сколько еще придется врать и мило улыбаться, протягивая руку тому, кого презираешь. Зачем мне все это? Зачем? Уже перестал доверять приятелям, в каждом вижу лишь соперника, который готов втоптать меня в грязь, стоит только оступится. В погоне за призраком успеха, каждого человека я начал рассматривать как средство достижения очередной победной цели с хорошим призовым фондом. Перестал замечать даже хорошую погоду и смену времен года. Природа мешала мне то ярким солнцем, то дождем, то снегом. А ведь раньше я радовался ласковому летнему солнышку, любил бегать босиком по лужам, играть с ребятами в снежки и строить крепости из снега. Где все это? Куда все исчезло? У меня нет времени даже повозиться с ребенком, хотя я мечтал о том, с каким удовольствием буду читать дочери сказки перед сном. Боже, что со мной? Где я? Что мне делать?

Сидя перед могилой и машинально повторяя слова эпитафии, я думал о том, что, может быть, то, чего я так жажду и к чему стремлюсь, как раз здесь, в этой могиле, и находится. "Покой обрел здесь наконец". Интересно, подумал я, это он сам придумал эти слова или кто-то посторонний? Но кому надо останавливаться и тратить время на то, чтобы придумывать эпитафию. Закопали, и будь доволен.

У меня вдруг совсем пропало желание бежать куда-то и получать ненужные призы. Все награды, что накопил за прожитые годы, пылились в дальнем шкафу. Я ни перед кем не хвастался этими призами, никогда не доставал и не любовался ими. У меня было все, или почти все, что, как меня убеждали, нужно человеку для счастья, но самого главного я так и не приобрел. Оказалось, что то, чего я успешно достигал, были лишь средства, которые должны обеспечить желанную цель. Но чем больше появлялось у меня различных благ -- символов успеха, -- тем чаще становилось грустно, и ничто не могло вернуть прежнее беззаботное ощущение детства. Цель, к которой стремился, ускользала, делаясь тем более далекой, чем больше сил я тратил на ее достижение. Стремился к покою, но не находил его.

Сидя у могилы, и не переставая повторять слова эпитафии, я впервые подумал: "Ну почему, почему я так живу?" И это Почему отозвалось в глубине души приятными вибрациями. "Почему я так живу, если хочу жить совершенно иначе? Не нужна мне эта гонка с ее бесполезными призами. Будь проклят этот нелепый, всеми почитаемый успех! Достичь его невозможно, он ускользает словно мираж, но чтобы понять это, нужно потратить почти всю жизнь. Да и что из себя могут представлять те счастливчики, которые достигли финиша? Абсолютно счастливые люди? Само воплощение Успеха? Наверно, они самые несчастные люди. Можно только пожалеть этих самодовольных пленников успеха, распираемых чувством собственной полноценности, которые принесли в жертву своему идолу самое дорогое, что есть у человека -- грусть в осеннем лесу, пленительное волнение пробуждающейся природы в первых подснежниках и чудо набухающей почки. Они достигли всего, чего хотели? А что же дальше? Чем жить, к чему стремиться, когда есть все и нет главного?"

Как ни старался, я никогда не мог достигнуть того, что мне было не нужно. В этом заключался секрет неудач, который не сразу удалось постичь. Сопоставляя различные события своей жизни, я не мог не заметить, что из всей совокупности случайностей лишь некоторые непостижимым образом цепляются друг за друга, тем самым определяя повороты моей судьбы. Даже когда у меня были все шансы совершить то, о чем бы я впоследствии пожалел, как ни старался, у меня ничего не получалось. Позже я благодарил судьбу за то, что у меня ничего не выходило, поскольку последствия "удачи" были бы плачевными.

Постепенно я начал верить в неслучайность всего, что происходит, и анализируя события, заметил определенную закономерность, объяснить которую не мог. Я удивлялся странным метаморфозам, когда неудачи позже оценивал как удачи, как непостижимо избегал ошибок, которые, сам того не понимая, стремился совершить.

И тогда возник справедливый вопрос: почему, несмотря на горячее желание и прилагаемые усилия, что-то у меня не получается, а что-то приходит словно само собой; что это за неожиданные успехи; и почему от одних неудач я испытываю высвобождение, радуясь тому, что не получилось, а при некоторых удачах переживаю чувство разочарования, хотя достиг, чего хотел?

С течением времени я все больше начал верить в существование некоей Закономерности, смысл которой остается для меня тайной; причем каждое событие моей жизни становилось моментом постижения этой тайны. Иногда казалось, будто кто-то помогает мне, и всем счастливым "случайностям" я должен быть обязан кому-то. Естественно возникло предположение, что это некое вмешательство, раз я всецело не управляю своей судьбой.

Воспитанный в духе атеизма, я не верил в бога как некоего наимудрейшего старика, который молчаливо наблюдает за происходящим, иногда помогая тем, кому хочет, и всецело определяя ход событий. Доводы науки казались настолько непоколебимыми, что верить в бога означало проявлять собственную глупость. Но я знал, что многие из моих знакомых верят, хотя и скрывают это.

В детстве по чьей-то инициативе я был крещен. И хотя не понимал смысл этого таинства, но всегда чувствовал его важность. Я хранил свой первый нагрудный крестик, и с уважением, достойным Тайны, всегда относился к оставшимся после смерти бабушки иконам, а также изданию Нового завета вековой давности. И хотя воспитан был атеистом, однако всегда сожалел об этом.

Верил ли я в бога? Трудно сказать. Слово "бог" мне ни о чем не говорило, и как все, я верил в то, во что хотел верить: в собственную удачу, в счастье, которое обязательно будет в моей жизни, и во многое другое, что было частью пропагандируемых идеалов. Как и многие другие люди, я надеялся, что все к лучшему, что кто-то хранит меня и убережет от беды, что все в мире подчинено какой-то, пусть даже непостижимой целесообразности, а добро всегда побеждает зло. Но чем дольше жил, тем больше убеждался, что добро лишь изредка побеждает, тогда как зло господствует. И тем не менее продолжал жить надеждой на справедливость и неодолимую тягу людей к добру.

Во мне не было твердой уверенности, что бог есть, но я очень хотел верить, что если так много говорят о нем, то он действительно существует. Очень трудно было жить без веры, и я хотел верить. Но сомнения, которые возникали в душе при столкновении с различными проповедниками, я истолковывал не в пользу веры, а в пользу неверия. Всякого рода религиозные догмы и церковные таинства были мне непонятны, а то, что было закрыто для понимания, казалось далеким от истины. Так называемые свидетельства я оценивал как выдумки недалеких людей, полагая, что все должно иметь доказательства, и если бог существует, то он должен быть доступен для понимания. Попытки проникнуть в суть религиозных верований еще больше обостряли во мне противоречие между уважительным отношением к символам веры и неудачными попытками понять их значение.

Как и всякий человек, я старался найти смысл жизни. Меня интересовали вопросы, для чего я живу, есть ли в моей жизни какая-то цель и что вообще представляет из себя жизнь. Но поиск ответов лежал как бы в одной плоскости, а интерес к религии -- в другой.

Я нуждался в личной вере, в доказательствах существования бога, а потому чужие догматы и обряды лишь усиливали сомнение, что в церкви я смогу найти искомые ответы. Церковь требовала послушания как самого главного и первоначального условия, а я не мог согласиться с этим, поскольку это казалось непонятным, сковывало волю и личное стремление познать Истину такой, какая она есть на самом деле, а не какой ее представляют в книжках и наставлениях. Я мог соглашаться или не соглашаться, но истинным для меня было лишь то, что проходило сквозь меня и оставалось во мне, становясь частью мировоззрения и жизненного опыта.

Я постоянно чувствовал, что для чего-то предназначен и должен что-то совершить, воспринимая прошлое и настоящее как подготовительный этап, который станет для меня дверью в некое новое и еще непознанное существование, где я и должен выполнить свое предназначение. Наблюдая за собой и внимательно анализируя происходящее, я начинал верить в то, что все подчинено какой-то цели, которую я не в состоянии постичь. Но твердого убеждения не было. Во мне жила лишь надежда, что когда-нибудь ожидаемое сбудется.

Вся моя жизнь казалась экспериментом, попыткой проверить, смогу я или нет сделать нечто, не укладывающееся в рамки традиционных представлений. Это словно был спор с кем-то, причем меня интересовал не столько результат, сколько желание убедить себя и других в том, что я смогу, обязательно смогу несмотря ни на что. Это двигало мной, заставляя делать то, что вроде бы было мне не по силам.

Я часто ощущал, что во многих своих мыслях и поступках словно вспоминаю уже прожитую жизнь, раскручивая в настоящем свиток своей судьбы, и узнавая о себе все больше и больше. Причем движение это управляется неведомой заложенной во мне силой, и не может быть ни быстрее, ни медленнее. Свиток всегда разворачивался ровно настолько, насколько я мог понять написанное в нем и освоить. Ни одна открывшаяся строка не сменялась новой до тех пор, пока я не реализовывал весь скрытый в ней смысл, -- в этом и состояло мое участие в разворачивании собственной судьбы. И чем больше я узнавал, тем более начинало казаться, что впереди меня ждет некое новое знание и даже некое обращение, но произойдет это лишь когда я буду способен понять смысл адресованных мне слов, а главное, смогу их исполнить. У меня часто возникало чувство, будто я жил раньше, а теперь узнаю прожитое, воплощая предначертанную судьбу.

Нередко я встречался с людьми, которые совершенно искренне хотели научить меня своей вере. Однако как ни старался, не мог принять то, в чем меня хотели убедить. Мне предлагали принять на веру, а я хотел понять. Научить вере было невозможно, и все попытки убедить меня в том, что бог существует, заставить слепо соблюдать заповеди, всегда побуждали спросить: а почему я должен поступать именно так, а не иначе? Мне рассказывали о своем опыте, но я чувствовал, что все это чужое. Мне нужна была своя вера и свое знание. Я чувствовал, что должен сам и только сам найти то, что искал, пройдя через всевозможные испытания. Лишь убедившись на собственном опыте, я мог поверить, что в действительности все так и есть на самом деле, как о том рассказывали святые отцы. Я ощущал в себе неразрывную связь слова и дела, и мне иногда начинало казаться, что слово это и есть дело, а истина, сокрытая в словах, может явить себя лишь в делах; только через собственные поступки я смогу прочувствовать и понять то, что заставит меня поверить, и тогда только эта вера станет частью меня самого".

-- Чего грустите?

Веселый голос прервал размышления Дмитрия.

-- Да так, думаю, -- нехотя ответил он.

[ 1 ... 7 8 9 10 11 ... 96 ]

[ на главную | скачать полный текст | послать свой текст ]