Новая русская литература. Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

НОВАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Кофырин Николай Валентинович: "Чужой странный непонятный необыкновенный чужак"

[ 1 ... 8 9 10 11 12 ... 96 ]

-- И о чем же вы думаете?

Дима почувствовал раздражение. Он не любил, когда пытались проникнуть в его мысли.

Незнакомая медсестра с сочувствием смотрела на Дмитрия. Карие глаза ее улыбались.

-- Хотите, дам что-нибудь почитать?

-- А что у вас есть?

-- На посту лежит интересный сборник стихов.

Вообще-то Дима не любил стихи, лишь изредка находя в них нечто созвучное своим мыслям. Но делать было нечего, а от размышлений он устал.

-- Ладно, приносите.

Медсестра ушла.

"Странно, -- подумал Дмитрий, -- отчего это вдруг у нее такое участие? Мало ли других больных, или я самый тяжелый? Надо было спросить, есть ли здесь библиотека".

То ли под воздействием лекарств, или просто от усталости, у Дмитрия не было желания говорить с кем-либо. Муторное чувство растерянности и страха поглощало все его внимание. Он был всецело поглощен царившим внутри хаосом, испытывая потребность отвлечься от назойливых мыслей, чтобы обрести хотя бы временный покой.

Сосны понимающе качали ветвями. Сосед мирно посапывал.

"Как же все-таки повезло, что я очутился здесь, -- подумал Дмитрий. -- Вот сейчас, никуда не торопясь, спокойно почитаю. Скоро ужин, а там снова спать. Можно только поблагодарить судьбу за такое участие".

Лежать на спине было неудобно, и от неизменности положения Дмитрий устал. Хотелось повернуться на бок, но ноги были прочно прикованы к десятикилограммовому вытягивающему грузу, и любое неосторожное движение причиняло боль. Оставалось лежать и двигать только руками. Это было немало, если вдобавок можно было вертеть головой, без помех говорить и принимать пищу. Аппетита, правда, не было -- больничная еда не отличалась разнообразием.

Дверь открылась и палату вошла все та же медсестра.

-- Вот, держите, -- сказала она и протянула книгу.

-- Положите, пожалуйста, на тумбочку, -- попросил Дмитрий, не испытывая никакого желания читать чьи-то чужие слова, поскольку и от своих мыслей не знал, куда деться. Но чтобы не огорчать заботливую медсестру, сказал:

-- Спасибо. Очень признателен вам за участие.

Слова эти он произнес таким тоном, что медсестра, уже не поворачиваясь и ничего не говоря, молча вышла из палаты.

"Наверно, я ее обидел", -- предположил Дмитрий. Впрочем, ему было все равно, что о нем подумают, настолько он был занят собой, и всякое постороннее участие лишь раздражало. Окружающие не понимали, что с ним в действительности происходит, полагая, что он страдает физически, тогда как душевные муки были несравнимы с болью телесной, от которой спасали уколы. Некуда было деться от размышлений и нечем было заглушить не дающие покоя тревожные мысли.

Чтобы хоть как-то отвлечься, Дмитрий развернул принесенную медсестрой книгу. Среди прочего текста внимание привлекли строчки стихов, и он стал нехотя водить по ним глазами. Но чем больше читал, тем глубже проникали в него объединенные в четверостишия слова, и он удивлялся, насколько чужие стихи соответствовали его собственным мыслям и настроению.

...

Что за созданье мы такое?

Все состоим лишь из углов.

Не видим мудрости в покое,

Смеясь над глупостью постов.

И счастье нам совсем не в радость,

Коль без страдания оно.

Мы только в том и видим сладость,

Что лишь грехом развращено.

Любить и мучить непременно

Хотим мы выше всяких сил

И изменять, ну непременно,

Тем, кто нас любит и любим.

Мечтаем всеми жить страстями

И душу дьяволу продать,

Друг друга истерзать телами

И святость подло унижать.

"Странно, -- подумал Дмитрий. -- Однако, как верно".

Перевернув несколько страниц, он стал по привычке читать с середины текста.

Но все же как парадоксально

Устроен этот человек.

Срок жизни выйдет моментально,

Хоть проживет он целый век.

Всю жизнь живет заботой тела,

Так и не вспомнив о душе.

Ни до чего ему нет дела

Как только бегать по нужде.

Он выбирает жажду тела,

Потребность органов своих --

То, что назвать мы можем смело

Отвратной мерзостью утех.

Забыв при том о вдохновеньи,

О смысле жизни и любви.

Он не находит утешенья

В смиреньи собственной души.

-- Читаете?

Знакомый голос раздался столь неожиданно, что Дмитрий вздрогнул.

Медсестра, имя которой он так и не узнал, смотрела на него с заботливым выражением лица, а глаза ее по-прежнему улыбались.

-- Да, читаю, -- ответил Дмитрий, но не улыбнулся в ответ.

-- И что, нравится?

-- Любопытные стихи. У меня такое ощущение, словно я их где-то раньше читал.

-- Возможно. Но главное нравятся они или нет, не правда ли?

-- Да, наверно.

Медсестра замолчала. Дима тоже не знал, что сказать, да и желания говорить не испытывал. Но чтобы не показаться неучтивым, все же предложил:

-- Может быть, вы почитаете то, что вам наиболее понравилось?

-- С удовольствием, -- согласилась медсестра.

Она взяла книгу и стала быстро перелистывать страницы.

-- Вот, слушайте.

Мы все стремимся от свободы

Сбежать и вновь очаг создать.

Порочны люди от природы --

Иметь желают и терять.

Лишь обретя покой желанный,

Стремятся скрыться в суету.

Они ни в чем не постоянны.

Что с ними делать, не пойму.

Чего хотят, не знают сами.

Их разум часто опьянен.

Хотят летать под небесами,

Как птицы с вросшими крылами.

И этим я не удивлен.

Нас манит счастье в поднебесье,

Но жить дано нам на земле.

И пусть нет рифмы в этом месте,

Но счастье все-таки в семье.

Мы все прекрасно понимаем,

Что друг для друга созданы,

Но что-то нас не унимает

И рушим то, в чем нет цены.

Нас дьявол манит непрестанно

Желаньем страсти роковой.

И сами все бросаем странно,

Что создали большой ценой.

Всю жизнь бежим за миражами,

В надежде счастье обрести.

Чего хотим, не знаем сами,

И жить не можем без войны.

Мы все нуждаемся друг в друге,

Желая брать, а не давать.

Нам легче убежать к подруге,

Чем с мужем нелюбимым спать.

-- Ну, что скажете?

Не отрывая глаз от окна, Дмитрий задумчиво ответил:

-- Ничего. Многое точно подмечено. Особенно что касается подруги и мужа.

И словно стыдясь невольного признания, как бы нехотя добавил:

-- Люди, действительно, очень непонятные существа, и часто весьма противоречивые. По себе знаю. А вы-то сами согласны с автором?

Собеседница смутилась. Видимо, вопрос оказался для нее неожиданным. Она подошла к окну и стала смотреть на сосны.

Оба долго молчали.

-- Простите, а как вас зовут? -- поинтересовался, наконец, Дмитрий.

-- Маша.

-- То есть Мария?

-- Да.

-- Замечательное имя.

Медсестра улыбнулась, и Дмитрий почувствовал, как пелена мрачных мыслей от этой светлой улыбки рассеивается.

-- Я не случайно прочитала именно эти стихи, -- еле слышно произнесла Маша. -- Они мне наиболее созвучны. Если бы я могла, то написала бы то же самое.

Дмитрий впервые внимательно посмотрел на медсестру. Маленького роста, со слегка раскосыми глазами, ее с трудом можно было назвать красивой, если бы не теплый вишневый цвет ее очей, излучавших уверенность и покой. Было в облике Марии нечто, что вызывало желание находиться с ней рядом. Эта молодая женщина, безусловно, обладала каким-то внутренним очарованием, от нее исходил поток необъяснимого умиротворения. Она словно манила нежным теплом понимания и сочувствия.

Вдруг Дмитрий ощутил, как из глубин подсознания всплывает чувство чего-то знакомого и когда-то пережитого, будто в сострадании его мучениям он узнал эту женщину, хотя был абсолютно уверен, что прежде они никогда не встречались.

Он хотел объяснить ей свое состояние, но прежде чем успел что-то произнести, Мария опередила его.

-- Вам, наверно, очень плохо. Простите за причиняемое беспокойство, но я хотела помочь вам отвлечься от неприятных мыслей, -- сказала она, словно оправдываясь. -- Если что-нибудь будет нужно, звоните, я сегодня всю ночь дежурю.

-- Спасибо, -- поблагодарил Дмитрий.

Погода была прекрасная, его любимая погода. Неупавший дождь создавал ожидание чего-то таинственного. Глядя в окно, Дмитрию казалось, будто он в лесу, наедине с природой, где нет ни машин, ни людей, а только он, ветер и сосны.

Уныло колыхались деревья, природа будто плакала от неподдельной тоски и непонятной никому грусти, прощаясь с прежним своим состоянием и пребывая в ожидании новой жизни. Дмитрий сопереживал скорби осеннего леса, и от этого на душе становилось легче. От ощущения расставания с прежней жизнью хотелось плакать вместе с дождем. Казалось, время остановилось, а вся жизнь, такая короткая и неуловимая, превратилась в одно большое мгновение. И то новое, что уже вызревало, не торопило прежнего, терпеливо ожидая, словно давая возможность насладиться уходящим, неумолимо перетекающим, как в песочных часах, в безвозвратное прошлое сквозь краткие мгновения настоящего. Дмитрию хотелось как можно дольше продлить это мучительно-приятное чувство расставания, и не отрываясь, он смотрел, как на стекла окон ложатся капли дождя и колышутся сосны, словно извиняясь за невозможность помочь. Казалось, нет никого ближе этих сосен, только они могут понять и посочувствовать. Хотелось раствориться в этой безудержной тоске и, став частичкой дождя, целовать родные сосны, рассеиваясь среди мягких иголок. Чувство это было до слез знакомо, но Дмитрий никак не мог вспомнить, где и когда впервые оно овладело им. Он попытался заплакать, но так и не смог.

В осенней грусти он ощущал невидимую силу, которую природа являла своим печальным видом, словно желая оказать негласную поддержку. Каким-то необъяснимым образом Дмитрий понимал, что в этом для него заключены ответы на продолжающие мучить вопросы, но лишь тогда он сможет понять сокрытый смысл, когда целиком и полностью сольется с природой, и став ее частью, восстановит единение с землей, обретя тем самым покой и ту молчаливую уверенность в целесообразности всего происходящего, которые заключены в дождливом ожидании поздней осени.

Но что же могли скрывать в себе эти мерные покачивания сосен и редкие капли дождя, приносящие облегчение, и оставлявшие в душе неизгладимые следы грусти?

Низкие разорванные синюшного вида облака удивительно быстро проносились, почти задевая верхушки деревьев. Дмитрий готов был унестись вместе с ними, если бы не сосны, которые своими ветвями словно поглаживали его, успокаивая желание без оглядки бежать от себя.

В коридоре смотрели телевизор, и были слышны отрывки фраз. Прислушавшись, Дмитрий понял, что шла трансляция одной из многочисленных лотерей, которые демонстрировали перед миллионами телезрителей возможность в одно мгновение выиграть автомобиль, стиральную машину, видеомагнитофон, или какой-либо иной образец цивилизованных представлений о счастье. Телеведущий горячо убеждал в неоспоримой истинности такого счастья и безусловной ценности разыгрываемых призов.

"Интересно, -- подумал Дмитрий, -- верит ли он сам в то, что так горячо рекламирует? Неужели он впрямь считает, что нефть, газ и золото являются вечными ценностями, а автомобиль именно то, что нужно человеку для счастья?" Определенно ясно было одно: игра всех так увлекла, что участвующие в ней начинали верить, будто все так и есть на самом деле, как убеждает их ведущий, а обладатель ценного приза -- самый счастливый на свете человек. Дмитрию же казалось, что самые счастливые в мире существа -- это стоящие под дождем сосны, которым ничего не нужно, ведь у них нет ничего, и есть все. Дмитрий хотел стать таким же, чтобы стоя перед окнами больницы, своим видом успокаивать отчаявшихся и измученных болезнью людей. В этом

[ 1 ... 8 9 10 11 12 ... 96 ]

[ на главную | скачать полный текст | послать свой текст ]